суббота, 07 мая 2011
пятница, 06 мая 2011
Продолжительность: 00:30
Размер: 1,97 Мб
В последней декаде апреля резко потеплело, и с каждым днем появляется все больше медведей.
7 фото, взято отсюда
7 фото, взято отсюда
Поначалу, ОНА была почти неосязаема. Жуткая, грязная, никчёмная… Смутное эхо далёких событий… Незримая паутина чужих амбиций и переживаний… Прячась по тёмным углам, чураясь яркого солнечного света и шумных сборищ, ОНА, невесомыми и невидимыми паутинками своей сущности ощупывала людей, оставляя, хоть и не заметный, но чувственный след…
Время шло… ОНА крепла. День за днём вбирая в себя ощущения всех этих людей, она росла. ОНА упивалась своей неизбежностью. По-прежнему оставаясь бесплотной тенью, ОНА всё больше и больше захватывала умы людей. ОНА проскальзывала в озабоченных взглядах матерей. Всё чаще ЕЁ присутствие чувствовалось в любых разговорах людей. Развлекаясь, ОНА выглядывала краешком своей безобразной морды из больших черных тарелок радиорепродукторов или проносилась над рынками и улицами, задевая своим хвостом ничего не подозревающих людей…
По вечерам, пользуясь тёмными закоулками, ОНА тихонько проникала на кухни домов, где мужчины судорожно сжимали в руках гранёные стаканы с водкой, не в силах найти успокоение хотя бы в этой, последней радости. И удовлетворённо усмехалась, видя, как их пробирает озноб от ЕЁ незримого прикосновения… Душным потным одеялом, через которое невозможно вздохнуть полной грудью, ОНА налипала на лица не спящих по ночам матерей, которые более всех ощущали ЕЁ присутствие... ОНА преисполнялась чувством восторга, когда родители судорожно и страшно замолкали при виде вопрошающего взгляда своего ребёнка или, наблюдая, как люди, только что бывшие друзьями, начинали подозрительно косится друг на друга, как только ЕЁ проклятая тень задевала их своим порочным крылом. Носясь в сумеречном танце грядущего пиршества хаоса, ОНА видела, как всё больше и больше людей верят в НЕЁ… И от этого ЕЁ тени всё больше и больше росли, распространяя ужас на все доступные земли…[next]
Время шло... ОНА набирала силу из страха и жестокости этого мира, что бы однажды, ЕЁ невесомая, эфемерная сущность воплотилась в жуткую реальность, ворвавшись в их дом вместе со страшным, небывалым никогда ранее, грохотом отцовских сапог и его хриплым от напряжения голосом:
- Маруся!!! Война…
Мать, жутко всхлипнув, зажала себе рот ладонью и тяжело осела на скамью.
- Быстрей собирайся! Последний поезд через два часа! Вам надо уехать… - отец был бледен и говорил рывками.
- Как же так, Федя!? – срывающимся голосом пробормотала мать.
- Не время сейчас вопросы задавать! – отец был сильно раздражён. Или прятал за напускной суровостью свой страх? - Быстрей собирайся, говорю тебе, поезд ждать не будет!!!
Маленькая девочка, которой не исполнилось ещё и четырёх лет, выглянула из детской спальни, сонно потирая глаза и, поначалу, не испугалась. Маленькие дети боятся бабу-ягу и чудища из шкафа, но они не боятся войны. Они не понимают, что это значит. Но маленькие дети очень чувствуют свою мать. Даже не осознав, что сейчас произошло и, только мельком увидев лицо матери, девочка заплакала навзрыд.
Этот пронзительный детский вой сразу заставил женщину собраться:
- Диночка! Ну-ка, тихо! Ты чего? Не надо бояться! Сейчас на поезде поедем. Хорошо? – интонации голоса, может быть, и были необычными, но жена советского офицера, мать четырёх детей, не могла себе позволить даже малейшего послабления. – Так! Перестала плакать. Быстро! Пойди, выбери себе игрушку. Но только одну. Поняла? Возьмём с собой. И потом сюда… Толик! Люда! Быстро собираться!!!
Это уже предназначалось старшим детям. Через несколько мгновений в доме всё пришло в неистовое движение. Все забегали, засуетились…
Среди всей этой суматохи маленькая Диночка успела заметить одну сцену. Это было как в кино. Мама, не отрываясь от поспешных сборов, поймала взглядом глаза отца:
- А как же ты, Федя? – беззвучно, одними губами, спросила она.
- Я остаюсь – также молча ответил отец. – Эвакуируют только семьи…
На мгновение в комнате всё замедлилось до полной остановки бытия. Напряжение между взглядами родителей достигло той степени напряжённости, что казалось сам воздух, стал подобен хрусталю, а все их мысли гремят в пространстве, подобно набатному колоколу. Без слов. В абсолютной тишине окружающего шума.
Маленькая девочка Дина не понимала, чему она является свидетелем, но замершие на мгновение родители и их безмолвный диалог стал настолько нестерпимо громким, что она опять начала тихо скулить.
Мать встрепенулась. Не те были времена, что бы жена перечила мужу. Он офицер. Его долг – защищать Родину. А она – мать. И её долг – защитить детей. Как же всё просто. Не правда ли?...
- Диночка! Ну-ка перестань плакать! Ты же уже большая. Правда? Давай ты мне поможешь? Ну-ка, проверим… Сколько у нас сумок? Пять? Ну и отлично! – Мать бодрилась, пытаясь голосом изобразить абсолютную беззаботность, но, глядя на её глаза, все дети начинали плакать. Тихонько. Кривя губы и всхлипывая носами, но всеми силами стараясь не показать свою слабость и свой страх.
- Толик! Берёшь вот эти две сумки. Люда – вот эту. – Как потомственная донская казачка, которая всю свою жизнь тащила на себе всю возможную ответственность, мать ухватила самые тяжелые оставшиеся две сумки. – Люда! Держи Динку. Глаз с неё не спускай!
Поперёк груди матери была примотана грудная Милка…
Отец, нахмурив брови, отобрал у жены сумки:
- Ещё успеешь натаскаться… Пошли…
Потом был вагон. Хотя, нет… Сначала был вокзал. Оглушающий криками тысяч людей и обречённым гудением паровозов. Страшный своим многолюдьем, никчёмностью и судорожной беготнёй. Люди суетились, толкались, срывающимися голосами звали родных и близких. Маленькая девочка Дина была просто раздавлена этим невозможным хорусом звуков и эмоций. Она тогда даже не осознавала, что малозначительный полустанок городишки Хаапсалу, что на севере Эстонии, даже и близко не стоял со словом «Вокзал». Всё казалось очень огромным и невозможным, в своей значимости…
Вагон был «столыпинским». Маленькая девочка не знала тогда такого слова. Это уже потом, много лет спустя, рассказывая эту историю своему сыну, она знала, как назывались такие вагоны. А сейчас она просто сидела рядом с мамой, на тоненьком одеяльце и пыталась поймать взглядом её глаза. Ведь когда мама рядом, то ничего плохого не может произойти? Правда?
Папа стоял на перроне, обеими руками опираясь на край вагона:
- Станица Ханская! Слышишь!? – поезд судорожно дёрнулся. Оглашая окрестности надрывным паровозным гудком, сродни крику раненого зверя, паровоз медленно начал вытаскивать кишку состава в дорогу…
- Станица Ханская! Около Армавира. Езжай к отцу. Маруся! Слышишь меня!? Я найду тебя!!!
Несколько мгновений отец шёл рядом с открытой дверью вагона, но быстро отстал, неуклюже взмахнув на прощание рукой… За открытой дверью вагона, нарастающим темпом, пролетала окружающая действительность… Мама беззвучно, сухими глазами, плакала, машинально покачивая грудную Милку ... Было раннее утро 22 июня 1941 года.
Ехали очень долго. День? Два? Час? Что значит для маленького ребёнка «долго»? Всё, что угодно… Некоторое время девочка Дина вспоминала отца. Любила ли она его? Трудно сказать… Он был не такой как мама. Он пах странными чужими запахами. Он был малословен и громогласен. Дома бывал редко. Он не терпел непослушания и когда он ругался, то казалось, что само небо трескается от его голоса! Но девочка помнила, что когда он брал её на руки, на свои твердые и жесткие, как стальная арматура, руки, то не было в мире места более надёжного и безопасного… Дети многого не понимают, но многое чувствуют. Диночка запомнила, как обречённо отец впился своими грубыми пальцами в край вагона…
Маленькая девочка тогда и представить не могла, что через несколько месяцев её отец, вооружённый только кружкой спирта принятой внутрь, будет безоружным прорываться через вражеские ряды, выходя из окружения… Что холодным октябрьским днём 1941 года он трижды будет выплывать в ледяной воде Балтийского моря с потопленных немецкими лётчиками баркасов, при эвакуации с полуострова Ханко… Что, падающие в обморок от усталости и голода хирурги будут вытаскивать из её отца десяток осколков, которые он получил при обороне Ленинграда… Что он, обессиленный и раненый будет отступать вместе с нашими войсками… А потом, через не передаваемую бездну времени, он будет гнать фрицев обратно… Гнать через Днепр, с Украины, через всю Польшу, беря штурмом Варшаву, размазывая по лицу кровь из-за порванных навсегда барабанных перепонок от близко разорвавшегося снаряда… Как почти глухой и с едва сохранившейся речью он прошел всю Германию, и написал на стенах рейхстага: ПОБЕДА!!! Да! Он дошёл до Берлина! Он попрал своими сапогами саму Войну! Но это будет гораздо позже…
Состав, то разгонялся, до дробного перестука колёс, то внезапно замирал на объездных путях. Маленькая девочка Дина не ощущала этой изматывающей длительности. Мама рядом. А это значит, что всё будет хорошо… Ну и пусть паровоз истерично гудит с короткими промежутками… Это же не страшно? Но тут вдруг мама кинулась к открытой двери вагона:
- Быстро все на выход!!!
Остальные обитатели вагона ещё недоумённо оглядывались, когда трое детей шамаром вывалились из вагона.
-БЕГИТЕ!!! Все в разные стороны! – крик мамы был настолько нестерпимо пронзительным, что ноги сами понесли Дину прочь от вагона.
Как можно бежать в разные стороны, если сзади стоит состав, а впереди – чистое поле?
Наверное, можно…
Маленькая девочка Дина бежала изо всех сил. Ей казалось, что она летит как птица! Каждый шаг – это полёт. Стремительный! И неудержимый…
Странно, что её начали обгонять другие люди… Она же бежит так быстро!
Паровоз просто захлёбывался судорожными гудками. За его истошными взвываниями не сразу услышался утробный рык самолётов.
Они не спешили. Немецкие асы упивались своей безнаказанностью. Три тёмных силуэта почти лениво разворачивались на повторный заход. Только истеричные завывания паровоза стояли между этими машинами смерти и людьми.
Диночка бежала. Едва касаясь ножками земли, она бежала прочь. Впереди, там где был паровоз, вдруг страшно грохнуло. Гудки захлебнулись. Теперь только рокот моторов и слабые крики людей:
- Д… и-и… и-нка-а… а! Пря-а… а-чся-а-а!.. – Донёсся крик матери.
Маленькая девочка остановилась и растерянно огляделась. А куда тут прятаться? Поле кругом, да трава… Пока девочка оглядывалась она заметила, что то тут, то там, под сильный грохот сверху, на поле стали появляться фонтанчики земли. Как будто воробышки играются в песке... Только тут фонтанчики были очень большие и очень быстро двигались. И когда такие фонтанчики догоняли людей, то начинали сильно брызгать красным, а люди сильно кричали и падали…
А вот и кустик, за которым можно спрятаться! Девочка пробежала ещё немного и, аккуратно расправив белое в синий цветочек платьишко, улеглась на землю:
- Кустик! Ты спрячешь меня? – тихонько спросила маленькая девочка.
Утробный вой самолётов накрыл всё окружающее пространство. Казалось, что в этом мире ничего не существует более. Только этот страшный вой, дробный грохот с небес и слабые крики людей… Далеко- далеко, над лесом, на фоне голубого неба, взметнулся чёрный крест разворачивающегося самолёта. Хищным коршуном, стелясь над полем, он устремился к маленькой девочке. Прячась за кустиком, маленькая девочка Дина отчетливо видела, каждую заклёпку на приближающемся самолёте. Она видела лицо пилота, в очках и кожаном шлеме. Она видела, как начали вздыматься земляные фонтанчики всего в нескольких метрах перед ней…
И вдруг всё стихло… Дробный стук прекратился, и самолёт, взревев напоследок, резко ушел в даль…
«Не заметил!» - подумала маленькая девочка.
Может у пилота закончились патроны… А может быть, несясь в нескольких метрах над землёй, немецкий ас увидел, что перед ним лежит девочка, так похожая на его маленькую дочь…
Тяжелый гул затихал, растворяясь в бездонной голубизне июньского неба.
- Динка!!! Д-и-и-и-н-а-а-а!!! – Голос мамы встревожено разносился над полем. Надо идти. Маленькая девочка резко поднялась и кинулась на зов. Через несколько шагов она остановилась и медленно вернулась назад:
- Спасибо тебе, кустик! – Сказала девочка абсолютно серьёзно и несколько секунд постояла молча.
- И тебе, боженька, спасибо – взглянув на небо, путая стороны и руки, девочка неумело перекрестилась, подражая своей бабушке. А потом она, неуклюже переставляя свои коротенькие ножки, побежала на зов матери…
Пять тоненьких веточек полевого ковыля, которых маленькая девочка наивно считала кустиком, жизнерадостно покачивались на ветру, желая ей всего наилучшего… Ну а что ещё могли бы сказать эти тонкие былинки?.. Живи, девочка! Живи…
Потом был долгий путь. В пыли просёлочных дорог. В кузовах попутных полуторок. И на броне отступающих танков… Грудную Милу мать кормила размоченными сухарями, завернутыми в тряпицу. Молоко-то у мамы пропало сразу… Ноги болели страшно. Иногда казалось, что нет на этом свете сил, которые могут сдвинуть маленькую девочку с места. Но она продолжала идти. Ведь мама идёт! Значит и я смогу…
Они дошли до станицы Ханская. Чего это стоило матери, маленькая девочка не знала. Она просто шла рядом с мамой. Несколько месяцев пролетели, как один день. Но однажды, суровый дедушка сказал матери:
- Уходи, Мария… Бери детей и уходи…
Он нас прогоняет! Маленькая девочка Дина в ужасе закрыла лицо руками.
- День, другой и тут будут фрицы… - Дедушка страшно хмурился и смотрел в землю. – Сдадут вас… Найдётся гнида, которая расскажет про жену советского командира с детЯми… Знают нас тут все… Иди дальше. В Армавир. Даст Бог, черти поганые не пробьются. Родня у нас там есть. У них и схоронишься…
Дед сжал руки в кулаки и посмотрел на стену, на которой висела его шашка и фотографии, где он молодой и сильный:
- А я уж старый… Мне терять нечего… Если и доведётся помереть, так на своей земле… Ступай Маруся, да побыстрей…
Гул канонады звучал всё громче… Маленькая девочка решила, что дедушка их прогнал…
До Армавира добрались в августе сорок второго. Шли пешком. И опоздали… В городе уже вовсю хозяйничали немцы.
За несколько километров до города, подняв облако пыли, на дороге затормозил неизвестной модели грузовик. Мать сжалась и подобно курице-наседки, попыталась спрятать собой всех четверых детей. Громко хлопнув дверью, из кабины вышел пожилой немец. Угрюмо шевеля усами, спросил:
- Армавир?
Мать судорожно кивнула головой. Уныло глядя на чумазое семейство, он махнул в сторону кузова:
- Шнелле…
На окраине города грузовик остановился. Унылый фриц вышел из кабины и, что-то бормоча себе под нос, отправился по своим делам, даже не обернувшись…
- Быстро! Быстро! – осунувшаяся мама была всё также решительна. Дети горохом высыпались из кузова и побежали под прикрытие полуразрушенного здания…
Следующие несколько месяцев они провели в подвале дома дальней родственницы по отцовской линии. Да и сама родственница со своей дочерью тоже жила в подвале. В дом заселился немецкий офицер. В какой-то степени им повезло. Когда офицер заселялся, его адъютант хотел выгнать на улицу подвальных жильцов. Но офицер заглянул в подвал и, бегло осмотрев измождённых женщин и осунувшихся детей, бросил пару отрывистых фраз после которых адъютант успокоился и больше никогда не заходил к ним. Единственное, что запомнила девочка из этого времени – голод. Страшный лютый голод постоянно… Мать не выпускала детей из подвала ни днем, ни ночью. Боялась, что немцы, которых кругом было очень много, отправят детей в Германию. Сидели в подвале абсолютно молча. Что бы даже звуком не напомнить о себе своему постояльцу. Даже маленькая Милка научилась плакать молча…
Лишь иногда, когда чувство голода становилось просто нестерпимым, и военных в доме не было, мать украдкой выбиралась на улицу, что бы найти хоть какую-нибудь еду. Эти часы ожидания были самыми страшными для маленькой девочки. Страх того, что мама не вернется, был даже сильнее чувства голода. Но мама возвращалась. Всегда. Где она брала эти жалкие крохи еды, маленькая девочка тоже не знала. Но, глядя на маленький кусочек чёрного хлеба, Дина была уверенна, что ничего вкусней на всём белом свете нет:
« Когда закончится эта война, я каждый день буду есть черный хлебушек – думала девочка. – Он ведь гораздо вкусней конфет…»
А однажды зимой, испуганно озираясь по сторонам, в подвал буквально просочилась какая-то женщина. Эта была знакомая дальней родственницы, которая работала в местной комендатуре уборщицей. Отозвав маму и вторую женщину в сторонку от детей, посетительница стала шепотом что-то быстро и горячо рассказывать. Через минуту, за которую подвальные жительницы не издали ни звука, она так же крадучись вышла, а женщины заметались по подвалу, собирая не скудные пожитки
- Собираемся быстро! – так же шепотом скомандовала мама. – Уходим! Облава!
Маленькая девочка не знала что такое облава, но судя по лицу мамы это что-то очень плохое…
… в ту ночь, на заднем дворе школы, были расстреляны более четырёхсот человек…
За всё время оккупации в Армавире было убито более шести тысяч мирных граждан.
А маленькая девочка со своей семьёй два месяца пряталась в полузатопленной канализационной трубе на окраине города…
P.S. Бабушка Мура (я её всегда называл именно так, с ударением на У) сберегла своих четверых детей. Дождалась освобождения Армавира, дождалась Дня Победы, дождалась мужа…
Детей вырастила, выучила. Когда у Дины родились два мальчика, она всегда помогала. Для меня она была самой замечательной бабушкой на свете.
Сорок лет назад я спросил у мамы была ли она на войне и вот тут она рассказала мне историю про кустик, который спрятал маленькую девочку. А бабушка Мура слушала и плакала…
© Laputa
Время шло… ОНА крепла. День за днём вбирая в себя ощущения всех этих людей, она росла. ОНА упивалась своей неизбежностью. По-прежнему оставаясь бесплотной тенью, ОНА всё больше и больше захватывала умы людей. ОНА проскальзывала в озабоченных взглядах матерей. Всё чаще ЕЁ присутствие чувствовалось в любых разговорах людей. Развлекаясь, ОНА выглядывала краешком своей безобразной морды из больших черных тарелок радиорепродукторов или проносилась над рынками и улицами, задевая своим хвостом ничего не подозревающих людей…
По вечерам, пользуясь тёмными закоулками, ОНА тихонько проникала на кухни домов, где мужчины судорожно сжимали в руках гранёные стаканы с водкой, не в силах найти успокоение хотя бы в этой, последней радости. И удовлетворённо усмехалась, видя, как их пробирает озноб от ЕЁ незримого прикосновения… Душным потным одеялом, через которое невозможно вздохнуть полной грудью, ОНА налипала на лица не спящих по ночам матерей, которые более всех ощущали ЕЁ присутствие... ОНА преисполнялась чувством восторга, когда родители судорожно и страшно замолкали при виде вопрошающего взгляда своего ребёнка или, наблюдая, как люди, только что бывшие друзьями, начинали подозрительно косится друг на друга, как только ЕЁ проклятая тень задевала их своим порочным крылом. Носясь в сумеречном танце грядущего пиршества хаоса, ОНА видела, как всё больше и больше людей верят в НЕЁ… И от этого ЕЁ тени всё больше и больше росли, распространяя ужас на все доступные земли…[next]
Время шло... ОНА набирала силу из страха и жестокости этого мира, что бы однажды, ЕЁ невесомая, эфемерная сущность воплотилась в жуткую реальность, ворвавшись в их дом вместе со страшным, небывалым никогда ранее, грохотом отцовских сапог и его хриплым от напряжения голосом:
- Маруся!!! Война…
Мать, жутко всхлипнув, зажала себе рот ладонью и тяжело осела на скамью.
- Быстрей собирайся! Последний поезд через два часа! Вам надо уехать… - отец был бледен и говорил рывками.
- Как же так, Федя!? – срывающимся голосом пробормотала мать.
- Не время сейчас вопросы задавать! – отец был сильно раздражён. Или прятал за напускной суровостью свой страх? - Быстрей собирайся, говорю тебе, поезд ждать не будет!!!
Маленькая девочка, которой не исполнилось ещё и четырёх лет, выглянула из детской спальни, сонно потирая глаза и, поначалу, не испугалась. Маленькие дети боятся бабу-ягу и чудища из шкафа, но они не боятся войны. Они не понимают, что это значит. Но маленькие дети очень чувствуют свою мать. Даже не осознав, что сейчас произошло и, только мельком увидев лицо матери, девочка заплакала навзрыд.
Этот пронзительный детский вой сразу заставил женщину собраться:
- Диночка! Ну-ка, тихо! Ты чего? Не надо бояться! Сейчас на поезде поедем. Хорошо? – интонации голоса, может быть, и были необычными, но жена советского офицера, мать четырёх детей, не могла себе позволить даже малейшего послабления. – Так! Перестала плакать. Быстро! Пойди, выбери себе игрушку. Но только одну. Поняла? Возьмём с собой. И потом сюда… Толик! Люда! Быстро собираться!!!
Это уже предназначалось старшим детям. Через несколько мгновений в доме всё пришло в неистовое движение. Все забегали, засуетились…
Среди всей этой суматохи маленькая Диночка успела заметить одну сцену. Это было как в кино. Мама, не отрываясь от поспешных сборов, поймала взглядом глаза отца:
- А как же ты, Федя? – беззвучно, одними губами, спросила она.
- Я остаюсь – также молча ответил отец. – Эвакуируют только семьи…
На мгновение в комнате всё замедлилось до полной остановки бытия. Напряжение между взглядами родителей достигло той степени напряжённости, что казалось сам воздух, стал подобен хрусталю, а все их мысли гремят в пространстве, подобно набатному колоколу. Без слов. В абсолютной тишине окружающего шума.
Маленькая девочка Дина не понимала, чему она является свидетелем, но замершие на мгновение родители и их безмолвный диалог стал настолько нестерпимо громким, что она опять начала тихо скулить.
Мать встрепенулась. Не те были времена, что бы жена перечила мужу. Он офицер. Его долг – защищать Родину. А она – мать. И её долг – защитить детей. Как же всё просто. Не правда ли?...
- Диночка! Ну-ка перестань плакать! Ты же уже большая. Правда? Давай ты мне поможешь? Ну-ка, проверим… Сколько у нас сумок? Пять? Ну и отлично! – Мать бодрилась, пытаясь голосом изобразить абсолютную беззаботность, но, глядя на её глаза, все дети начинали плакать. Тихонько. Кривя губы и всхлипывая носами, но всеми силами стараясь не показать свою слабость и свой страх.
- Толик! Берёшь вот эти две сумки. Люда – вот эту. – Как потомственная донская казачка, которая всю свою жизнь тащила на себе всю возможную ответственность, мать ухватила самые тяжелые оставшиеся две сумки. – Люда! Держи Динку. Глаз с неё не спускай!
Поперёк груди матери была примотана грудная Милка…
Отец, нахмурив брови, отобрал у жены сумки:
- Ещё успеешь натаскаться… Пошли…
Потом был вагон. Хотя, нет… Сначала был вокзал. Оглушающий криками тысяч людей и обречённым гудением паровозов. Страшный своим многолюдьем, никчёмностью и судорожной беготнёй. Люди суетились, толкались, срывающимися голосами звали родных и близких. Маленькая девочка Дина была просто раздавлена этим невозможным хорусом звуков и эмоций. Она тогда даже не осознавала, что малозначительный полустанок городишки Хаапсалу, что на севере Эстонии, даже и близко не стоял со словом «Вокзал». Всё казалось очень огромным и невозможным, в своей значимости…
Вагон был «столыпинским». Маленькая девочка не знала тогда такого слова. Это уже потом, много лет спустя, рассказывая эту историю своему сыну, она знала, как назывались такие вагоны. А сейчас она просто сидела рядом с мамой, на тоненьком одеяльце и пыталась поймать взглядом её глаза. Ведь когда мама рядом, то ничего плохого не может произойти? Правда?
Папа стоял на перроне, обеими руками опираясь на край вагона:
- Станица Ханская! Слышишь!? – поезд судорожно дёрнулся. Оглашая окрестности надрывным паровозным гудком, сродни крику раненого зверя, паровоз медленно начал вытаскивать кишку состава в дорогу…
- Станица Ханская! Около Армавира. Езжай к отцу. Маруся! Слышишь меня!? Я найду тебя!!!
Несколько мгновений отец шёл рядом с открытой дверью вагона, но быстро отстал, неуклюже взмахнув на прощание рукой… За открытой дверью вагона, нарастающим темпом, пролетала окружающая действительность… Мама беззвучно, сухими глазами, плакала, машинально покачивая грудную Милку ... Было раннее утро 22 июня 1941 года.
Ехали очень долго. День? Два? Час? Что значит для маленького ребёнка «долго»? Всё, что угодно… Некоторое время девочка Дина вспоминала отца. Любила ли она его? Трудно сказать… Он был не такой как мама. Он пах странными чужими запахами. Он был малословен и громогласен. Дома бывал редко. Он не терпел непослушания и когда он ругался, то казалось, что само небо трескается от его голоса! Но девочка помнила, что когда он брал её на руки, на свои твердые и жесткие, как стальная арматура, руки, то не было в мире места более надёжного и безопасного… Дети многого не понимают, но многое чувствуют. Диночка запомнила, как обречённо отец впился своими грубыми пальцами в край вагона…
Маленькая девочка тогда и представить не могла, что через несколько месяцев её отец, вооружённый только кружкой спирта принятой внутрь, будет безоружным прорываться через вражеские ряды, выходя из окружения… Что холодным октябрьским днём 1941 года он трижды будет выплывать в ледяной воде Балтийского моря с потопленных немецкими лётчиками баркасов, при эвакуации с полуострова Ханко… Что, падающие в обморок от усталости и голода хирурги будут вытаскивать из её отца десяток осколков, которые он получил при обороне Ленинграда… Что он, обессиленный и раненый будет отступать вместе с нашими войсками… А потом, через не передаваемую бездну времени, он будет гнать фрицев обратно… Гнать через Днепр, с Украины, через всю Польшу, беря штурмом Варшаву, размазывая по лицу кровь из-за порванных навсегда барабанных перепонок от близко разорвавшегося снаряда… Как почти глухой и с едва сохранившейся речью он прошел всю Германию, и написал на стенах рейхстага: ПОБЕДА!!! Да! Он дошёл до Берлина! Он попрал своими сапогами саму Войну! Но это будет гораздо позже…
Состав, то разгонялся, до дробного перестука колёс, то внезапно замирал на объездных путях. Маленькая девочка Дина не ощущала этой изматывающей длительности. Мама рядом. А это значит, что всё будет хорошо… Ну и пусть паровоз истерично гудит с короткими промежутками… Это же не страшно? Но тут вдруг мама кинулась к открытой двери вагона:
- Быстро все на выход!!!
Остальные обитатели вагона ещё недоумённо оглядывались, когда трое детей шамаром вывалились из вагона.
-БЕГИТЕ!!! Все в разные стороны! – крик мамы был настолько нестерпимо пронзительным, что ноги сами понесли Дину прочь от вагона.
Как можно бежать в разные стороны, если сзади стоит состав, а впереди – чистое поле?
Наверное, можно…
Маленькая девочка Дина бежала изо всех сил. Ей казалось, что она летит как птица! Каждый шаг – это полёт. Стремительный! И неудержимый…
Странно, что её начали обгонять другие люди… Она же бежит так быстро!
Паровоз просто захлёбывался судорожными гудками. За его истошными взвываниями не сразу услышался утробный рык самолётов.
Они не спешили. Немецкие асы упивались своей безнаказанностью. Три тёмных силуэта почти лениво разворачивались на повторный заход. Только истеричные завывания паровоза стояли между этими машинами смерти и людьми.
Диночка бежала. Едва касаясь ножками земли, она бежала прочь. Впереди, там где был паровоз, вдруг страшно грохнуло. Гудки захлебнулись. Теперь только рокот моторов и слабые крики людей:
- Д… и-и… и-нка-а… а! Пря-а… а-чся-а-а!.. – Донёсся крик матери.
Маленькая девочка остановилась и растерянно огляделась. А куда тут прятаться? Поле кругом, да трава… Пока девочка оглядывалась она заметила, что то тут, то там, под сильный грохот сверху, на поле стали появляться фонтанчики земли. Как будто воробышки играются в песке... Только тут фонтанчики были очень большие и очень быстро двигались. И когда такие фонтанчики догоняли людей, то начинали сильно брызгать красным, а люди сильно кричали и падали…
А вот и кустик, за которым можно спрятаться! Девочка пробежала ещё немного и, аккуратно расправив белое в синий цветочек платьишко, улеглась на землю:
- Кустик! Ты спрячешь меня? – тихонько спросила маленькая девочка.
Утробный вой самолётов накрыл всё окружающее пространство. Казалось, что в этом мире ничего не существует более. Только этот страшный вой, дробный грохот с небес и слабые крики людей… Далеко- далеко, над лесом, на фоне голубого неба, взметнулся чёрный крест разворачивающегося самолёта. Хищным коршуном, стелясь над полем, он устремился к маленькой девочке. Прячась за кустиком, маленькая девочка Дина отчетливо видела, каждую заклёпку на приближающемся самолёте. Она видела лицо пилота, в очках и кожаном шлеме. Она видела, как начали вздыматься земляные фонтанчики всего в нескольких метрах перед ней…
И вдруг всё стихло… Дробный стук прекратился, и самолёт, взревев напоследок, резко ушел в даль…
«Не заметил!» - подумала маленькая девочка.
Может у пилота закончились патроны… А может быть, несясь в нескольких метрах над землёй, немецкий ас увидел, что перед ним лежит девочка, так похожая на его маленькую дочь…
Тяжелый гул затихал, растворяясь в бездонной голубизне июньского неба.
- Динка!!! Д-и-и-и-н-а-а-а!!! – Голос мамы встревожено разносился над полем. Надо идти. Маленькая девочка резко поднялась и кинулась на зов. Через несколько шагов она остановилась и медленно вернулась назад:
- Спасибо тебе, кустик! – Сказала девочка абсолютно серьёзно и несколько секунд постояла молча.
- И тебе, боженька, спасибо – взглянув на небо, путая стороны и руки, девочка неумело перекрестилась, подражая своей бабушке. А потом она, неуклюже переставляя свои коротенькие ножки, побежала на зов матери…
Пять тоненьких веточек полевого ковыля, которых маленькая девочка наивно считала кустиком, жизнерадостно покачивались на ветру, желая ей всего наилучшего… Ну а что ещё могли бы сказать эти тонкие былинки?.. Живи, девочка! Живи…
Потом был долгий путь. В пыли просёлочных дорог. В кузовах попутных полуторок. И на броне отступающих танков… Грудную Милу мать кормила размоченными сухарями, завернутыми в тряпицу. Молоко-то у мамы пропало сразу… Ноги болели страшно. Иногда казалось, что нет на этом свете сил, которые могут сдвинуть маленькую девочку с места. Но она продолжала идти. Ведь мама идёт! Значит и я смогу…
Они дошли до станицы Ханская. Чего это стоило матери, маленькая девочка не знала. Она просто шла рядом с мамой. Несколько месяцев пролетели, как один день. Но однажды, суровый дедушка сказал матери:
- Уходи, Мария… Бери детей и уходи…
Он нас прогоняет! Маленькая девочка Дина в ужасе закрыла лицо руками.
- День, другой и тут будут фрицы… - Дедушка страшно хмурился и смотрел в землю. – Сдадут вас… Найдётся гнида, которая расскажет про жену советского командира с детЯми… Знают нас тут все… Иди дальше. В Армавир. Даст Бог, черти поганые не пробьются. Родня у нас там есть. У них и схоронишься…
Дед сжал руки в кулаки и посмотрел на стену, на которой висела его шашка и фотографии, где он молодой и сильный:
- А я уж старый… Мне терять нечего… Если и доведётся помереть, так на своей земле… Ступай Маруся, да побыстрей…
Гул канонады звучал всё громче… Маленькая девочка решила, что дедушка их прогнал…
До Армавира добрались в августе сорок второго. Шли пешком. И опоздали… В городе уже вовсю хозяйничали немцы.
За несколько километров до города, подняв облако пыли, на дороге затормозил неизвестной модели грузовик. Мать сжалась и подобно курице-наседки, попыталась спрятать собой всех четверых детей. Громко хлопнув дверью, из кабины вышел пожилой немец. Угрюмо шевеля усами, спросил:
- Армавир?
Мать судорожно кивнула головой. Уныло глядя на чумазое семейство, он махнул в сторону кузова:
- Шнелле…
На окраине города грузовик остановился. Унылый фриц вышел из кабины и, что-то бормоча себе под нос, отправился по своим делам, даже не обернувшись…
- Быстро! Быстро! – осунувшаяся мама была всё также решительна. Дети горохом высыпались из кузова и побежали под прикрытие полуразрушенного здания…
Следующие несколько месяцев они провели в подвале дома дальней родственницы по отцовской линии. Да и сама родственница со своей дочерью тоже жила в подвале. В дом заселился немецкий офицер. В какой-то степени им повезло. Когда офицер заселялся, его адъютант хотел выгнать на улицу подвальных жильцов. Но офицер заглянул в подвал и, бегло осмотрев измождённых женщин и осунувшихся детей, бросил пару отрывистых фраз после которых адъютант успокоился и больше никогда не заходил к ним. Единственное, что запомнила девочка из этого времени – голод. Страшный лютый голод постоянно… Мать не выпускала детей из подвала ни днем, ни ночью. Боялась, что немцы, которых кругом было очень много, отправят детей в Германию. Сидели в подвале абсолютно молча. Что бы даже звуком не напомнить о себе своему постояльцу. Даже маленькая Милка научилась плакать молча…
Лишь иногда, когда чувство голода становилось просто нестерпимым, и военных в доме не было, мать украдкой выбиралась на улицу, что бы найти хоть какую-нибудь еду. Эти часы ожидания были самыми страшными для маленькой девочки. Страх того, что мама не вернется, был даже сильнее чувства голода. Но мама возвращалась. Всегда. Где она брала эти жалкие крохи еды, маленькая девочка тоже не знала. Но, глядя на маленький кусочек чёрного хлеба, Дина была уверенна, что ничего вкусней на всём белом свете нет:
« Когда закончится эта война, я каждый день буду есть черный хлебушек – думала девочка. – Он ведь гораздо вкусней конфет…»
А однажды зимой, испуганно озираясь по сторонам, в подвал буквально просочилась какая-то женщина. Эта была знакомая дальней родственницы, которая работала в местной комендатуре уборщицей. Отозвав маму и вторую женщину в сторонку от детей, посетительница стала шепотом что-то быстро и горячо рассказывать. Через минуту, за которую подвальные жительницы не издали ни звука, она так же крадучись вышла, а женщины заметались по подвалу, собирая не скудные пожитки
- Собираемся быстро! – так же шепотом скомандовала мама. – Уходим! Облава!
Маленькая девочка не знала что такое облава, но судя по лицу мамы это что-то очень плохое…
… в ту ночь, на заднем дворе школы, были расстреляны более четырёхсот человек…
За всё время оккупации в Армавире было убито более шести тысяч мирных граждан.
А маленькая девочка со своей семьёй два месяца пряталась в полузатопленной канализационной трубе на окраине города…
P.S. Бабушка Мура (я её всегда называл именно так, с ударением на У) сберегла своих четверых детей. Дождалась освобождения Армавира, дождалась Дня Победы, дождалась мужа…
Детей вырастила, выучила. Когда у Дины родились два мальчика, она всегда помогала. Для меня она была самой замечательной бабушкой на свете.
Сорок лет назад я спросил у мамы была ли она на войне и вот тут она рассказала мне историю про кустик, который спрятал маленькую девочку. А бабушка Мура слушала и плакала…
© Laputa
Размер файла: 23,01 Мб
Продолжительность: 06:52
Давно бы так, а то голым уже и сесть то некуда, а тут прям все, тютелька в тютельку.
via icq
via icq
Детские носочки совсем с недетскими рисунками ) Фоткала у подруги носки куплиные для ребенка . Покупала бабушка носочки для девочки 9 лет, ей и не к чему что там нарисовано. Когда подруга увидела сие купленное...ребенку конечно же это одевать нестали, но у бабули поинтересовались : - Бабушка, а когда носки ты брала для Аленки ты на рисунок не обратила внимания ? Бабуля живенько ответила что конечно обратила:-Гимнасты там нарисованы ))))))) Зановес )
С новой страной лучше всего знакомиться не там, куда тебя таскают туристические гиды, а на обычном рынке. Отбрось предрассудки, настройся на нормальное восприятие нового – и вперед, не пожалеешь. Вот что представляет из себя обычный рынок в Камбодже (приморский город Сиануквилль).
13 фото
Честно говоря, не знаю, растет ли в Швеции клюква. Но фильмы в Швеции производятся. В том числе и про Россию. Вот один из них - боевик "Commander Hamilton" 1998 г. Сюжет незатейлив какшведский секс - этот самый коммандер Гамильтон (на наши деньги кавторанг или гидро-подполковник), типо шведский джейсмбонд, обезвреживает две русские ракеты с ядерной БЧ, украденные контрабандистами - одну в России, другую аж в Ливии (!
Сцены про Россию были сняты в самой России, так что вполне аутентичны - за исключением, может быть, самих ракет с ядерной БЧ, несущих на себе надпись "ИНЕРТНОЕ":
Честно говоря, не знаю, растет ли в Швеции клюква. Но фильмы в Швеции производятся. В том числе и про Россию. Вот один из них - боевик "Commander Hamilton" 1998 г. Сюжет незатейлив как
Сцены про Россию были сняты в самой России, так что вполне аутентичны - за исключением, может быть, самих ракет с ядерной БЧ, несущих на себе надпись "ИНЕРТНОЕ":
Одни люди считают зиппинг нервным заболеванием, другие – моральным уродством. Моя бывшая придерживалась второго мнения. Она дала это понять, когда запустила стеклянную вазу мне в голову, поставив тем самым точку в затянувшейся зиме. Странно, что мы называли ее семейной жизнью.
После развода я испытал облегчение. Домашние вечера превратились в убаюкивающее скольжение с одного телеканала на другой – рядом не осталось никого, кто мог бы нарушить мою зиппинг-нирвану. В приливе вдохновения я даже подключил спутниковое ТВ. Полторы сотни каналов сделали забеги по кругу почти бесконечными.
Не знаю, почему я остановился. Обычная комната: шкаф, кровать, портрет Есенина на стене. Черт его поймет, что меня там зацепило. Наверное, статичность картинки. Я ждал минуту, две, три, но на экране ничего не менялось. Только на постели под одеялом кто-то пару раз шевельнулся.
Моя программа дала сбой. Каждый раз, нажимая кнопку на пульте, я проглядывал первые кадры, определял, какой шлак вынесло на берег – ток-шоу, сериал или выпуск новостей, и шел дальше. А тут завис. На фильм не похоже – таких пауз даже на студии Довженко не делали, на реалтити-шоу тоже не тянет. Тогда что?
Утром, допивая свой чай, я снова взялся за пульт. Против обычного не стал перебирать все каналы, начиная с первого – сразу нажал две тройки. Странную комнату транслировали по тридцать третьему каналу.
На экране прямо в камеру смотрела темноволосая девица и красила губы, вытянув рот в смешную дудочку. Первая мысль была: все-таки реалити-шоу. Но тут девица вздрогнула, выронила помаду и, как будто, уставилась прямо на меня.
[next]
- Мама! – шепотом сказала она.
Я приготовился услышать бравую музыку и ласковый вопрос за кадром: «Пугает собственное отражение? Воспользуйся нашим…»
- Реклама, - разочарованно вздохнул я.
- Чего? – спросила девушка чуть громче. – Вы…вы… кто?
- Хорошая попытка. Имитация диалога со зрителем, - почему-то с переходом к делу создатели ролика не спешили.
- Какая имитация? – незнакомка оторопело потерла висок. Этот жест показался мне знакомым. Внутри что-то дернулось и затихло. Но разбираться со смутными воспоминаниями было сейчас не время.
- Вы меня слышите? – осторожно, чтобы не выглядеть в собственных глазах идиотом, спросил я.
- Ну да. Еще и вижу вдобавок.
- Это трюк какой-то? – я постарался, чтобы вопрос прозвучал грозно. – Как это сделано?
- Вы МЕНЯ спрашиваете? – похоже, девица рассердилась. – Понятия не имею, как вы попали в мое зеркало!
- Зеркало? Я вижу вас по телевизору!
- Чудеса! Правда? – она внезапно улыбнулась, шагнула назад и села на кровать. Улыбка сделал ее похожей на хорошенькую лягушку, и самую малость – на Алису Селезневу. Наверное, это сходство и заставило меня поверить, что она понимает в происходящем не больше моего. Гостья из будущего не может врать. – Яна. А вас как зовут?
- Василий. Э-э-э… Василий Андреевич, - незнакомка в телевизоре была раза в два моложе меня.
- И что нам с вами делать, Василий Андреевич? Мне бы докраситься и на занятия, а вы тут все зеркало закрыли.
- Я могу попробовать выключить телевизор.
- Попробуйте. Хотя нет, подождите! Вдруг это все случайно вышло. Ну, знаете, как с телефоном бывает. Раз, и вклинился в чужой разговор. Сейчас выключитесь, и больше так не получится.
- Один раз уже получилось. Я видел Вашу комнату ночью.
Девушка изменилась в лице.
- Ночью? Вы смотрели, как я сплю?
Мне вдруг стало неловко. Точно она сказала не «сплю», а «моюсь в душе». Странно, прозвучи ее слова чуть иначе, я бы попробовал сострить: «К сожалению, у меня не было возможности Вас поцеловать», но тут растерялся.
- Извините.
- Ладно, - она немного помолчала. – Я, наверное, побегу. До семинара десять минут.
- Бегите. Только… - У меня возникло сосущее чувство. Неправильно было ее отпускать. Все равно, что отказаться от путешествия в другой мир из-за сдачи годового отчета. Тут живая девушка в телевизоре, а у меня елки. Смешно же! – Вечером приходите. Скажем, часов в девять? Я как раз с работы возвращаюсь…
Она лукаво наморщила нос.
- Конечно, приду. Я же тут живу.
***
Я открыл входную дверь без пяти восемь. Мне пришлось оставить машину на офисной стоянке, чтобы, минуя пробки, попасть домой на час раньше.
- Василий Андреевич, это вы? – спросила Яна из комнаты. Уходя, я не рискнул отключить телевизор. Она сидела с книгой на кровати.
- Что читаем?
- «Двух капитанов».
- Заполняете пробелы детства?
- Нет, просто перечитываю. Иногда хочется чего-то абсолютно предсказуемого. Знаете, чтобы лишний раз не переживать за героев.
Конечно, я знал. Сам выбирал фильмы и книги по этому принципу. Предпочитал уютное, неторопливое и без эмоциональных потрясений. К примеру, затертого до дыр Конан Доила. Или Саймака. В конце концов, почему бы и нет? Нервотрепки мне и на работе хватает. А если хочется инъекции адреналина, можно новости посмотреть.
- Вы боитесь сильных чувств?
- Да, - Она сказала это так, что я понял: боится. Как аллергик апельсинов и клубники.
- Почему?
- Слушайте, а может, попробовать специалистов вызвать? Пусть они посмотрят, что с Вашим телевизором?
- Меняете тему, Яна? – Эта девушка мне нравилась. Ее лягушачья улыбка, мелкие зубки, затененные глаза, бледные веснушки на курносом носу. И бегство от сильных ощущений тоже нравилось. Оно роднило нас с ней, - Дело ваше. Так к каким специалистам мне обратиться? В телесервис? Или сразу к уфологам? А может, к психиатрам? Вдруг, вы всего лишь моя галлюцинация?
Она сидела на кровати. Я тоже, только по другую сторону экрана. Ей было двадцать или что-то около того. Мне тридцать восемь. Яна читала «Двух капитанов». И только за это в нее можно было влюбиться.
- Значит, будем хранить тайну? - хитро прищурилась она и отложила книгу. – Тогда, может, поболтаем? Расскажите о себе. Вы женаты? А дети есть?
И я начал рассказывать. О бывшей, с которой мы, к счастью, не обзавелись потомством – в условиях вечной зимы сложно вырастить счастливых детей. О работе в консалтинговой конторе – в меру скучной и не слишком доходной. О необременительных увлечениях сотрудницами офиса и периодическом бегстве от них под Мурманск, на озера.
Потом мы искали какой-нибудь странный передатчик, подключенный к моему телевизору или ее зеркалу. Ничего не нашли, зато сделали любопытное открытие. Второй телевизор, который стоял в соседней комнате арендуемой мною квартиры, тоже и на тридцать третьем канале показывал жилплощадь Яны. Только в другом ракурсе – из прихожей. Там, напротив входной двери висело большое зеркало, и в нем, по словам девушки-лягушки, появлялась моя удивленная физиономия.
- Это выходит, мне от вас никуда не спрятаться? – она изобразила ужас на курносой мордочке. – А третьего телевизора у вас нет? А то у меня еще в ванной зеркало!
- Советуете купить? Это не сложно.
Я предложил ей перейти на «ты». Она сказала, что для этого нужно выпить на брудершафт. Пришлось согласиться. Я пил коньяк из чайной кружки, Яна – компот из хрустального фужера. Ничего крепче у нее не нашлось. Мы встали напротив изображений друг друга и постарались, чтобы наши локти соприкасались. Было смешно. И Яна хохотала, пока у нее не потек компот из носа.
Потом я читал ей стихи Гумилева. «Сегодня особенно грустен твой взгляд. И руки особенно тонки колени обняв…» И Галича. «Прилетает по ночам ворон. Он бессонницы мой кормчий…». А потом как-то естественно перешли к прозе – «Витражам патриархов» Олди. К моему удивлению, Яна ничего не слышала об этом дуэте фантастов.
Мы уснули только под утро. Я собрался с духом и отключил телевизор. В квартире сразу стало пусто. Как в патроне, из которого выкрутили лампочку. Уже проваливаясь в сон, я вдруг сообразил, что Яна так ничего и не сказала о себе.
Ни слова.
Эта мысль не давала мне покоя весь остаток ночи. Утром я первым делом потянулся за пультом.
Комната оказалась пустой.
На меня смотрела наспех собранная постель, брошенный впопыхах на тумбочку фен и открытая дверца шкафа. Яна исчезла.
Я до последнего тянул с выходом из дома. Все надеялся, что она появится. Но когда стрелка на часах перевалила за критическую отметку, швырнул чайную чашку в раковину и хлопнул дверью. Если сейчас начихать на работу, то платить за квартиру очень быстро станет нечем. А значит, исчезнет единственный канал связи с Яной. Это мысль оглушила меня, словно вопль будильника в субботу утром. Надо же, как быстро отошла в мир иной старая система приоритетов. Мне ничего не стоит остаться без денег на жилье, бензин и еду, а я беспокоюсь только об изображении странной девушки на экране своего телевизора. Вот уж седина в бороду…
Яна вернулась домой только в девять вечера.
- Репетировали весну, - устало сообщила она и плюхнулась на кровать. – Представляешь, я играю Геллу. Ну, ведьму. У нас конферанс будет по «Мастеру и Маргарите».
И снова, как вчера, меня кольнуло едва уловимое воспоминание. Гелла… Конферанс по «Мастеру и Маргарите»… Помаячило и пропало. Зато осталась обида.
- Ты могла бы предупредить. Я испугался, не найдя тебя утром.
- Правда-правда испугался? Не шутишь? – на ее треугольном личике вспыхнул такой искренний восторг, что я засмеялся.
- Ну конечно! Решил, ты мне приснилась. Поэтому жду от тебя пароли и явки. Как твоя фамилия? Где ты живешь?
Все оказалось не так плохо. Яна жила не в Москве, но и не в Петропавловске Камчатском. Это был город-милионник в семи часах езды от МКАД. То есть ничего не стоило сесть за руль в пятницу вечером и в субботу утром оказаться у нее.
Но самое главное - Яна жила в городе моей юности. Пять лет в техническом вузе сделали его почти родным. Окончив эконом, я женился и уехал в Москву, однако, в тех краях до сих пор обитал кое-кто из моих друзей. Все складывалось удачно. Лишь бы дотянуть до конца недели. Сегодня была только среда.
- Моя очередь тебе читать, - Яна уже сидела возле зеркала. Она сняла его с тумбы и поставила на кровать. Теперь лицо девушки находилось в каких-то тридцати сантиметров от меня.
- И твой выбор пал на…
- Александра Грина. «Сто верст по реке». Знаешь такой рассказ?
- Не помню.
Пока она читала, я думал, что самое большое чудо на планете – это внезапное совпадение вселенных двух раньше не знакомых друг с другом людей. Совпадение прочитанных книг, любимых фильмов и песен, ключевых фраз, воспоминаний и страхов. Острое наслаждение от узнавания – мы с тобой похожи, похожи, несмотря на пропасть в два десятка лет.
- Эй, да ты уже читал этот рассказ! Я же чувствую!
- Читал. В седьмом классе. И потом пару раз перечитывал. Но мне нравится тебя слушать.
Три дня, точнее три вечера, переходящих в ночь… Вполне достаточно, чтобы понять, насколько все серьезно. Вернее, «насколько все необратимо». Наше знакомство с Яной было совершенно неизбежным, поэтому Провидение пошло навстречу и организовало маленькое чудо – связь между моим телевизором и ее зеркалом.
- Ты будешь у меня завтра? – Яна испугалась.
- Трусишь?
- Конечно! А вдруг вживую я тебе не понравлюсь? Ну, есть же там всякие флюиды, запахи, физическая совместимость, в конце концов…
- Есть. Но нам нечего бояться. Можешь поверить.
***
Возле дома Яны я был около семи утра. Кажется, впервые в жизни мне за всю ночь езды на автомобиле ни на минуту не захотелось спать. Возбуждение действовало не хуже пары банок энергетика. Нет, пожалуй, лучше - оно не вызывало изжоги.
Я взлетел на третий этаж, нашел аккуратную дверь с номером восемь, позвонил и замер в ожидании торопливых шагов. Но Яна не спешила открывать. Наверное, смогла уснуть только под утро. Я сделал глубокий вдох, почувствовав идущий из чьей-то квартиры запах утренних блинов, и снова нажал на кнопку звонка.
- Кто там? – женский голос за дверью никак не мог принадлежать Яне. Воображение нарисовало оплывшую тетку в линялом халате.
- Мне бы Яну. Калинину. Я не ошибся адресом?
- Ошибся! – тетка все-таки открыла дверь, продемонстрировав заспанную физиономию. Воображение оказалось на высоте – женщина явно страдала от лишнего веса и носила бледно-желтый махровый халат. – Нету у нас никакой Яны. И никогда не было.
В тот момент я испугался, но не сильно. Извинился перед разбуженной теткой, убедился, что ошибки с адресом нет, и вышел на улицу. Позвонил на домашний телефон Яны – она почему-то не дала мне сотовый, а я не стал спрашивать. Трубка вежливо ответила, что такого номера не существует, и ударила в барабанные перепонки очередью коротких гудков.
Не существует… Нет и никогда не было… Тебе все приснилось: девушка, рассказ Грина, портрет Есенина на стене…
Вот тут мне стало страшно. И бесполезная поездка показалась самой маленькой из возможных катастроф. Я еще раз десять набрал номер Яны – все впустую. Потом сел на скамейку возле подъезда и закурил. Попытался рассуждать если не спокойно, то хотя бы вменяемо. Яна не живет по продиктованному ею адресу. Что это может означать? Да только две вещи. Либо пора идти сдаваться в Кащенко, либо меня жестко разыграли.
Первую версию трогать пока не имело смысла. Для шизофреника я был слишком самокритичен. Тогда розыгрыш? Кто-то из приятелей постарался? Сомнительно. Во-первых, кому я нужен, чтобы устраивать по мою душу шоу Трумана? Во-вторых, смотри «во-первых». Нет у меня ни друзей, ни врагов, которые могли бы вбухать в подобную шутку, черт знает сколько денег, сил, времени - придумать сценарий, раздобыть нужную технику, найти хорошую актрису…
Под ребрами завозилась глухая боль. Яна актриса?
Даже если так, я должен ее найти. Есть вещи, которые невозможно сыграть. Для этого нужно хотя бы наполовину, хоть на четверть быть той, кем пыталась казаться девушка-лягушка. Значит, я не успокоюсь, пока не встречусь с ней. Почему она дала мне именно этот адрес? Ей было нужно, чтобы я сюда приехал. А потом что-то сделал? Кого-то нашел?
Из подъезда вышел мужик околопенсионного возраста с лицом цвета наваристого борща. Следом на поводке ковылял английский бульдог. Я поздоровался с собачником и спросил, не знакома ли ему Яна Калинина или кто-то в подъезде с такой фамилией?
- Дык, капитан Калинин с женой здесь жил. Прямо надо мной, - радостно сообщил мужик. – Ну как капитан – военным его, конечно, не назовешь. Скорее, артистом. Он в хоре при североморском флоте пел пока в отставку не вышел. Голос у него хороший был. Как с мужиками поддаст, так давай трубить: «На палубу вышел, а палубы нет. – Внезапно затянул хозяин заскучавшего пса, - Вся палуба в трюм провалилась. На миг я увидел оранжевый свет, упал, и пол литра разбилось…» Вот такой человечише!
- А увидеться с ним можно? Где он сейчас?
- На кладбище поди. Уже лет пять как помер. Жена квартиру продала и к родственникам съехала. В область куда-то.
- А дети у них были?
- Дети? Вот чего не помню, того не помню.
- Зачем вам их дети? – за моей спиной материализовалась крепенькая пенсионерка в ярко-розовой панаме и с корзиной в руке. – Калининых-то?
- Так у них в Подмосковье родственница на тот свет собралась… - начал сочинять я на ходу. – Домик хочет оставить. Вот попросила наследников найти. Сама она давно с ними связь потеряла. Лет пятнадцать назад.
- Ну, чиста триллер! – обрадовался мужик и подмигнул бульдогу. – Мне бы кто домик в Подмосковье оставил, шоб я от своей жабы убег.
- Иди, Паш, - беззлобно замахнулась на него корзинкой пенсионерка. – Тебе на Вальку молиться надо. Вот сляжет от своих болячек, наплачешься тогда, - потом повернулась ко мне. - Вам лучше не детей искать, а жену, Анну Кондратьевну. Больше никого не осталось.
- А дочь? – брякнул я наобум. – Вроде, ее Яной звали…
- Ну, вы и вспомнили. Яночка еще в девяноста седьмом умерла. Всего год в институте отучилась. Сердечницей была. Врачи твердили, до школы не протянет, а девочка невестой стать успела, - Женщина говорила, глядя в сторону. Как будто извинялась, что вынуждена через столько лет огорчить кого-то плохим известием, - Вы не на машине часом? – внезапно оживилась она. – Мне тут на кладбище к сестре перед Пасхой надо. Может, подбросите? А я вам могилку Яночкину покажу.
***
Всю дорогу я судорожно искал объяснение услышанному пока не оказался перед свежевыкрашенной голубой оградкой. За ней лежали две ухоженные могилы. Отца и дочери. С отполированного куска черного гранита на меня смотрела фотография курносой девушки. Моей девушки-лягушки. Под ней старой позолотой поблескивала безжалостная, как приговор врачей, надпись: «Калинина Янина Владимировна. 1978-1997»
Я оглох и потерял способность двигаться. Мир свернулся до размера крохотного клочка земли, на котором стоял надгробный памятник. Все остальное исчезло, погибло в ядерном взрыве миллион лет назад. А я продолжал стоять, зажатый между двух фактов: первый - всю неделю я общался с чудесной, волшебной, невероятной девушкой, второй – эта девушка умерла в прошлом веке.
Возле надгробия лежала пустая ваза из зеленого стекла в грязных разводах, оставленных весенним дождем. Эта безделица и заставила меня вспомнить. Точно она была рычагом, поднимавшим заслонку резервуара с голосами из прошлого.
… Мне двадцать два, и я живу с ощущением невыносимой легкости бытия. Денег, которые присылают родители, хватает на квартиру, шмотки, еду и пускание пыли в глаза прекрасному полу. Этот самый прекрасный пол существует для меня не в виде отдельных особей, а в режиме эпизодов. Эпизод Даша на дне города, эпизод Катенька по случаю посвящения в первокурсники, эпизод «блондинка с биолого-почвенного» во время пятничной пьянки… Где-то в затылке сидит надежда решить часть карьерных задач за счет очередной Дашеньки или Машеньки. На экономе до чертиков потенциальных невест с энергичными папами. Середина девяностых – время наивного цинизма.
Нет, эта девушка не перевернула мою жизнь и не заставила родиться заново. Просто ее эпизод неожиданно затянулся на целых три дня. Мы бродили по лесопарку, собирали подснежники, которые она упрямо звала пролеской, и пересказывали друг другу любимые книги, сидя на краю обрыва. Я пропустил колоквиум, чтобы сводить ее на «Титаник». Отменил свидание с перспективной Викой – дочерью владельца сети магазинов бытовой техники. А под конец третьего дня притащил Яну на вечеринку к приятелю в его мансарду.
И надо же было туда явиться самоуверенной Вике.
И надо же было мне согласиться на маленькое приключение с ней в ванной.
И надо же было приятелю распахнуть хлипкую дверь и громко прокомментировать увиденное.
У Яны был врожденный порок сердца. Она принадлежала к тем нежным цветам, которые живут до первого настоящего стресса. Я ничего об этом не знал, но незнание обстоятельств, как говориться, не уменьшает вины.
Голубая калитка скрипнула, нехотя пропустив меня за ограду. Шаткая лавочка подставила потемневшую от времени и непогоды спину. Я сел, потом наклонился и поднял с земли зеленую вазу.
Человек способен забыть то, что его разрушает. Мы помним ровно столько, сколько можем выдержать без большого ущерба для душевного комфорта. Все остальное прячем в дальнем углу шкафа за грудой старого тряпья и живем дальше: ходим на скучную работу, маемся в полудохлом браке и каждый вечер ныряем в зиппинг-нирвану. А потом память возвращается к нам парой случайных фраз, старой песней или… копеечной стекляшкой.
- Вася? Вы ведь Вася? – донесся из прошлого голос матери Яны. Худенькая женщина в черной кружевной косынке подошла ко мне сразу после похорон, – Яночка просила Вам сказать…
- Я не…
- Нет, нет, ничего не говорите. Она просила передать вам спасибо. Эти три дня моя дочь жила по-настоящему, как здоровый человек. Влюбилась напоследок. Эти цветы для Яночки?
Я, молча, протянул букет голубых пролесок. Женщина поставила его в зеленую вазочку, которую кто-то, словно нарочно, принес на кладбище для скромных лесных цветов.
***
Дорога швыряла под колеса пунктир ослепительно-белой разметки. Сумерки раскололи мир на две половины: темно-синяя трасса и светлое небо в языках розовых облаков. Стрелка спидометра дрожала возле ста восьмидесяти. Но мне было мало. Я рвался домой, чтобы убедиться – на тридцать третьем канале показывают заунывные сериалы или документальные фильмы о дикой природе, а Яна… Яна жила в моем воображении лишь до тех пор, пока ко мне не вернулось вытесненное воспоминание. Я надеялся и одновременно боялся, что никогда больше ее не увижу.
Квартира встретила меня ожиданием. Оно лежало в складках плотных штор, клубилось по углам сгустками пыли, смотрело в темноту белесым экраном телевизора. Не разуваясь, я прошел в спальню, нашарил пульт в морщинах покрывала и дважды нажал цифру три.
Яна лежала, свернувшись клубочком, на своей кровати и смотрела прямо на меня.
- Тихо, не надо ничего объяснять, - зашептала она, трогательно наморщив лоб. – Я знаю, ты не смог приехать. Хотел, но не смог.
- Прости…
- Мне не нужно было тебя отпускать. Пусть… пусть все останется, как есть.
Понимание навалилось одновременно с усталостью. Яна ничего не знает о своей смерти. Она живет в странном мире детских книг, студенческих репетиций и наших ночных разговоров. Девушка-фантом, игра моего воображения, напоминание о не случившейся жизни…
Я коснулся ладонью экрана телевизора. Его поверхность показалась неожиданно холодной, словно оконное стекло. Яна потянулась навстречу и прижалась щекой к моей руке.
- Как странно, я чувствую тепло твоей ладони. Первый раз… - сказала она, блаженно прикрыв глаза.
© snovazima
После развода я испытал облегчение. Домашние вечера превратились в убаюкивающее скольжение с одного телеканала на другой – рядом не осталось никого, кто мог бы нарушить мою зиппинг-нирвану. В приливе вдохновения я даже подключил спутниковое ТВ. Полторы сотни каналов сделали забеги по кругу почти бесконечными.
Не знаю, почему я остановился. Обычная комната: шкаф, кровать, портрет Есенина на стене. Черт его поймет, что меня там зацепило. Наверное, статичность картинки. Я ждал минуту, две, три, но на экране ничего не менялось. Только на постели под одеялом кто-то пару раз шевельнулся.
Моя программа дала сбой. Каждый раз, нажимая кнопку на пульте, я проглядывал первые кадры, определял, какой шлак вынесло на берег – ток-шоу, сериал или выпуск новостей, и шел дальше. А тут завис. На фильм не похоже – таких пауз даже на студии Довженко не делали, на реалтити-шоу тоже не тянет. Тогда что?
Утром, допивая свой чай, я снова взялся за пульт. Против обычного не стал перебирать все каналы, начиная с первого – сразу нажал две тройки. Странную комнату транслировали по тридцать третьему каналу.
На экране прямо в камеру смотрела темноволосая девица и красила губы, вытянув рот в смешную дудочку. Первая мысль была: все-таки реалити-шоу. Но тут девица вздрогнула, выронила помаду и, как будто, уставилась прямо на меня.
[next]
- Мама! – шепотом сказала она.
Я приготовился услышать бравую музыку и ласковый вопрос за кадром: «Пугает собственное отражение? Воспользуйся нашим…»
- Реклама, - разочарованно вздохнул я.
- Чего? – спросила девушка чуть громче. – Вы…вы… кто?
- Хорошая попытка. Имитация диалога со зрителем, - почему-то с переходом к делу создатели ролика не спешили.
- Какая имитация? – незнакомка оторопело потерла висок. Этот жест показался мне знакомым. Внутри что-то дернулось и затихло. Но разбираться со смутными воспоминаниями было сейчас не время.
- Вы меня слышите? – осторожно, чтобы не выглядеть в собственных глазах идиотом, спросил я.
- Ну да. Еще и вижу вдобавок.
- Это трюк какой-то? – я постарался, чтобы вопрос прозвучал грозно. – Как это сделано?
- Вы МЕНЯ спрашиваете? – похоже, девица рассердилась. – Понятия не имею, как вы попали в мое зеркало!
- Зеркало? Я вижу вас по телевизору!
- Чудеса! Правда? – она внезапно улыбнулась, шагнула назад и села на кровать. Улыбка сделал ее похожей на хорошенькую лягушку, и самую малость – на Алису Селезневу. Наверное, это сходство и заставило меня поверить, что она понимает в происходящем не больше моего. Гостья из будущего не может врать. – Яна. А вас как зовут?
- Василий. Э-э-э… Василий Андреевич, - незнакомка в телевизоре была раза в два моложе меня.
- И что нам с вами делать, Василий Андреевич? Мне бы докраситься и на занятия, а вы тут все зеркало закрыли.
- Я могу попробовать выключить телевизор.
- Попробуйте. Хотя нет, подождите! Вдруг это все случайно вышло. Ну, знаете, как с телефоном бывает. Раз, и вклинился в чужой разговор. Сейчас выключитесь, и больше так не получится.
- Один раз уже получилось. Я видел Вашу комнату ночью.
Девушка изменилась в лице.
- Ночью? Вы смотрели, как я сплю?
Мне вдруг стало неловко. Точно она сказала не «сплю», а «моюсь в душе». Странно, прозвучи ее слова чуть иначе, я бы попробовал сострить: «К сожалению, у меня не было возможности Вас поцеловать», но тут растерялся.
- Извините.
- Ладно, - она немного помолчала. – Я, наверное, побегу. До семинара десять минут.
- Бегите. Только… - У меня возникло сосущее чувство. Неправильно было ее отпускать. Все равно, что отказаться от путешествия в другой мир из-за сдачи годового отчета. Тут живая девушка в телевизоре, а у меня елки. Смешно же! – Вечером приходите. Скажем, часов в девять? Я как раз с работы возвращаюсь…
Она лукаво наморщила нос.
- Конечно, приду. Я же тут живу.
***
Я открыл входную дверь без пяти восемь. Мне пришлось оставить машину на офисной стоянке, чтобы, минуя пробки, попасть домой на час раньше.
- Василий Андреевич, это вы? – спросила Яна из комнаты. Уходя, я не рискнул отключить телевизор. Она сидела с книгой на кровати.
- Что читаем?
- «Двух капитанов».
- Заполняете пробелы детства?
- Нет, просто перечитываю. Иногда хочется чего-то абсолютно предсказуемого. Знаете, чтобы лишний раз не переживать за героев.
Конечно, я знал. Сам выбирал фильмы и книги по этому принципу. Предпочитал уютное, неторопливое и без эмоциональных потрясений. К примеру, затертого до дыр Конан Доила. Или Саймака. В конце концов, почему бы и нет? Нервотрепки мне и на работе хватает. А если хочется инъекции адреналина, можно новости посмотреть.
- Вы боитесь сильных чувств?
- Да, - Она сказала это так, что я понял: боится. Как аллергик апельсинов и клубники.
- Почему?
- Слушайте, а может, попробовать специалистов вызвать? Пусть они посмотрят, что с Вашим телевизором?
- Меняете тему, Яна? – Эта девушка мне нравилась. Ее лягушачья улыбка, мелкие зубки, затененные глаза, бледные веснушки на курносом носу. И бегство от сильных ощущений тоже нравилось. Оно роднило нас с ней, - Дело ваше. Так к каким специалистам мне обратиться? В телесервис? Или сразу к уфологам? А может, к психиатрам? Вдруг, вы всего лишь моя галлюцинация?
Она сидела на кровати. Я тоже, только по другую сторону экрана. Ей было двадцать или что-то около того. Мне тридцать восемь. Яна читала «Двух капитанов». И только за это в нее можно было влюбиться.
- Значит, будем хранить тайну? - хитро прищурилась она и отложила книгу. – Тогда, может, поболтаем? Расскажите о себе. Вы женаты? А дети есть?
И я начал рассказывать. О бывшей, с которой мы, к счастью, не обзавелись потомством – в условиях вечной зимы сложно вырастить счастливых детей. О работе в консалтинговой конторе – в меру скучной и не слишком доходной. О необременительных увлечениях сотрудницами офиса и периодическом бегстве от них под Мурманск, на озера.
Потом мы искали какой-нибудь странный передатчик, подключенный к моему телевизору или ее зеркалу. Ничего не нашли, зато сделали любопытное открытие. Второй телевизор, который стоял в соседней комнате арендуемой мною квартиры, тоже и на тридцать третьем канале показывал жилплощадь Яны. Только в другом ракурсе – из прихожей. Там, напротив входной двери висело большое зеркало, и в нем, по словам девушки-лягушки, появлялась моя удивленная физиономия.
- Это выходит, мне от вас никуда не спрятаться? – она изобразила ужас на курносой мордочке. – А третьего телевизора у вас нет? А то у меня еще в ванной зеркало!
- Советуете купить? Это не сложно.
Я предложил ей перейти на «ты». Она сказала, что для этого нужно выпить на брудершафт. Пришлось согласиться. Я пил коньяк из чайной кружки, Яна – компот из хрустального фужера. Ничего крепче у нее не нашлось. Мы встали напротив изображений друг друга и постарались, чтобы наши локти соприкасались. Было смешно. И Яна хохотала, пока у нее не потек компот из носа.
Потом я читал ей стихи Гумилева. «Сегодня особенно грустен твой взгляд. И руки особенно тонки колени обняв…» И Галича. «Прилетает по ночам ворон. Он бессонницы мой кормчий…». А потом как-то естественно перешли к прозе – «Витражам патриархов» Олди. К моему удивлению, Яна ничего не слышала об этом дуэте фантастов.
Мы уснули только под утро. Я собрался с духом и отключил телевизор. В квартире сразу стало пусто. Как в патроне, из которого выкрутили лампочку. Уже проваливаясь в сон, я вдруг сообразил, что Яна так ничего и не сказала о себе.
Ни слова.
Эта мысль не давала мне покоя весь остаток ночи. Утром я первым делом потянулся за пультом.
Комната оказалась пустой.
На меня смотрела наспех собранная постель, брошенный впопыхах на тумбочку фен и открытая дверца шкафа. Яна исчезла.
Я до последнего тянул с выходом из дома. Все надеялся, что она появится. Но когда стрелка на часах перевалила за критическую отметку, швырнул чайную чашку в раковину и хлопнул дверью. Если сейчас начихать на работу, то платить за квартиру очень быстро станет нечем. А значит, исчезнет единственный канал связи с Яной. Это мысль оглушила меня, словно вопль будильника в субботу утром. Надо же, как быстро отошла в мир иной старая система приоритетов. Мне ничего не стоит остаться без денег на жилье, бензин и еду, а я беспокоюсь только об изображении странной девушки на экране своего телевизора. Вот уж седина в бороду…
Яна вернулась домой только в девять вечера.
- Репетировали весну, - устало сообщила она и плюхнулась на кровать. – Представляешь, я играю Геллу. Ну, ведьму. У нас конферанс будет по «Мастеру и Маргарите».
И снова, как вчера, меня кольнуло едва уловимое воспоминание. Гелла… Конферанс по «Мастеру и Маргарите»… Помаячило и пропало. Зато осталась обида.
- Ты могла бы предупредить. Я испугался, не найдя тебя утром.
- Правда-правда испугался? Не шутишь? – на ее треугольном личике вспыхнул такой искренний восторг, что я засмеялся.
- Ну конечно! Решил, ты мне приснилась. Поэтому жду от тебя пароли и явки. Как твоя фамилия? Где ты живешь?
Все оказалось не так плохо. Яна жила не в Москве, но и не в Петропавловске Камчатском. Это был город-милионник в семи часах езды от МКАД. То есть ничего не стоило сесть за руль в пятницу вечером и в субботу утром оказаться у нее.
Но самое главное - Яна жила в городе моей юности. Пять лет в техническом вузе сделали его почти родным. Окончив эконом, я женился и уехал в Москву, однако, в тех краях до сих пор обитал кое-кто из моих друзей. Все складывалось удачно. Лишь бы дотянуть до конца недели. Сегодня была только среда.
- Моя очередь тебе читать, - Яна уже сидела возле зеркала. Она сняла его с тумбы и поставила на кровать. Теперь лицо девушки находилось в каких-то тридцати сантиметров от меня.
- И твой выбор пал на…
- Александра Грина. «Сто верст по реке». Знаешь такой рассказ?
- Не помню.
Пока она читала, я думал, что самое большое чудо на планете – это внезапное совпадение вселенных двух раньше не знакомых друг с другом людей. Совпадение прочитанных книг, любимых фильмов и песен, ключевых фраз, воспоминаний и страхов. Острое наслаждение от узнавания – мы с тобой похожи, похожи, несмотря на пропасть в два десятка лет.
- Эй, да ты уже читал этот рассказ! Я же чувствую!
- Читал. В седьмом классе. И потом пару раз перечитывал. Но мне нравится тебя слушать.
Три дня, точнее три вечера, переходящих в ночь… Вполне достаточно, чтобы понять, насколько все серьезно. Вернее, «насколько все необратимо». Наше знакомство с Яной было совершенно неизбежным, поэтому Провидение пошло навстречу и организовало маленькое чудо – связь между моим телевизором и ее зеркалом.
- Ты будешь у меня завтра? – Яна испугалась.
- Трусишь?
- Конечно! А вдруг вживую я тебе не понравлюсь? Ну, есть же там всякие флюиды, запахи, физическая совместимость, в конце концов…
- Есть. Но нам нечего бояться. Можешь поверить.
***
Возле дома Яны я был около семи утра. Кажется, впервые в жизни мне за всю ночь езды на автомобиле ни на минуту не захотелось спать. Возбуждение действовало не хуже пары банок энергетика. Нет, пожалуй, лучше - оно не вызывало изжоги.
Я взлетел на третий этаж, нашел аккуратную дверь с номером восемь, позвонил и замер в ожидании торопливых шагов. Но Яна не спешила открывать. Наверное, смогла уснуть только под утро. Я сделал глубокий вдох, почувствовав идущий из чьей-то квартиры запах утренних блинов, и снова нажал на кнопку звонка.
- Кто там? – женский голос за дверью никак не мог принадлежать Яне. Воображение нарисовало оплывшую тетку в линялом халате.
- Мне бы Яну. Калинину. Я не ошибся адресом?
- Ошибся! – тетка все-таки открыла дверь, продемонстрировав заспанную физиономию. Воображение оказалось на высоте – женщина явно страдала от лишнего веса и носила бледно-желтый махровый халат. – Нету у нас никакой Яны. И никогда не было.
В тот момент я испугался, но не сильно. Извинился перед разбуженной теткой, убедился, что ошибки с адресом нет, и вышел на улицу. Позвонил на домашний телефон Яны – она почему-то не дала мне сотовый, а я не стал спрашивать. Трубка вежливо ответила, что такого номера не существует, и ударила в барабанные перепонки очередью коротких гудков.
Не существует… Нет и никогда не было… Тебе все приснилось: девушка, рассказ Грина, портрет Есенина на стене…
Вот тут мне стало страшно. И бесполезная поездка показалась самой маленькой из возможных катастроф. Я еще раз десять набрал номер Яны – все впустую. Потом сел на скамейку возле подъезда и закурил. Попытался рассуждать если не спокойно, то хотя бы вменяемо. Яна не живет по продиктованному ею адресу. Что это может означать? Да только две вещи. Либо пора идти сдаваться в Кащенко, либо меня жестко разыграли.
Первую версию трогать пока не имело смысла. Для шизофреника я был слишком самокритичен. Тогда розыгрыш? Кто-то из приятелей постарался? Сомнительно. Во-первых, кому я нужен, чтобы устраивать по мою душу шоу Трумана? Во-вторых, смотри «во-первых». Нет у меня ни друзей, ни врагов, которые могли бы вбухать в подобную шутку, черт знает сколько денег, сил, времени - придумать сценарий, раздобыть нужную технику, найти хорошую актрису…
Под ребрами завозилась глухая боль. Яна актриса?
Даже если так, я должен ее найти. Есть вещи, которые невозможно сыграть. Для этого нужно хотя бы наполовину, хоть на четверть быть той, кем пыталась казаться девушка-лягушка. Значит, я не успокоюсь, пока не встречусь с ней. Почему она дала мне именно этот адрес? Ей было нужно, чтобы я сюда приехал. А потом что-то сделал? Кого-то нашел?
Из подъезда вышел мужик околопенсионного возраста с лицом цвета наваристого борща. Следом на поводке ковылял английский бульдог. Я поздоровался с собачником и спросил, не знакома ли ему Яна Калинина или кто-то в подъезде с такой фамилией?
- Дык, капитан Калинин с женой здесь жил. Прямо надо мной, - радостно сообщил мужик. – Ну как капитан – военным его, конечно, не назовешь. Скорее, артистом. Он в хоре при североморском флоте пел пока в отставку не вышел. Голос у него хороший был. Как с мужиками поддаст, так давай трубить: «На палубу вышел, а палубы нет. – Внезапно затянул хозяин заскучавшего пса, - Вся палуба в трюм провалилась. На миг я увидел оранжевый свет, упал, и пол литра разбилось…» Вот такой человечише!
- А увидеться с ним можно? Где он сейчас?
- На кладбище поди. Уже лет пять как помер. Жена квартиру продала и к родственникам съехала. В область куда-то.
- А дети у них были?
- Дети? Вот чего не помню, того не помню.
- Зачем вам их дети? – за моей спиной материализовалась крепенькая пенсионерка в ярко-розовой панаме и с корзиной в руке. – Калининых-то?
- Так у них в Подмосковье родственница на тот свет собралась… - начал сочинять я на ходу. – Домик хочет оставить. Вот попросила наследников найти. Сама она давно с ними связь потеряла. Лет пятнадцать назад.
- Ну, чиста триллер! – обрадовался мужик и подмигнул бульдогу. – Мне бы кто домик в Подмосковье оставил, шоб я от своей жабы убег.
- Иди, Паш, - беззлобно замахнулась на него корзинкой пенсионерка. – Тебе на Вальку молиться надо. Вот сляжет от своих болячек, наплачешься тогда, - потом повернулась ко мне. - Вам лучше не детей искать, а жену, Анну Кондратьевну. Больше никого не осталось.
- А дочь? – брякнул я наобум. – Вроде, ее Яной звали…
- Ну, вы и вспомнили. Яночка еще в девяноста седьмом умерла. Всего год в институте отучилась. Сердечницей была. Врачи твердили, до школы не протянет, а девочка невестой стать успела, - Женщина говорила, глядя в сторону. Как будто извинялась, что вынуждена через столько лет огорчить кого-то плохим известием, - Вы не на машине часом? – внезапно оживилась она. – Мне тут на кладбище к сестре перед Пасхой надо. Может, подбросите? А я вам могилку Яночкину покажу.
***
Всю дорогу я судорожно искал объяснение услышанному пока не оказался перед свежевыкрашенной голубой оградкой. За ней лежали две ухоженные могилы. Отца и дочери. С отполированного куска черного гранита на меня смотрела фотография курносой девушки. Моей девушки-лягушки. Под ней старой позолотой поблескивала безжалостная, как приговор врачей, надпись: «Калинина Янина Владимировна. 1978-1997»
Я оглох и потерял способность двигаться. Мир свернулся до размера крохотного клочка земли, на котором стоял надгробный памятник. Все остальное исчезло, погибло в ядерном взрыве миллион лет назад. А я продолжал стоять, зажатый между двух фактов: первый - всю неделю я общался с чудесной, волшебной, невероятной девушкой, второй – эта девушка умерла в прошлом веке.
Возле надгробия лежала пустая ваза из зеленого стекла в грязных разводах, оставленных весенним дождем. Эта безделица и заставила меня вспомнить. Точно она была рычагом, поднимавшим заслонку резервуара с голосами из прошлого.
… Мне двадцать два, и я живу с ощущением невыносимой легкости бытия. Денег, которые присылают родители, хватает на квартиру, шмотки, еду и пускание пыли в глаза прекрасному полу. Этот самый прекрасный пол существует для меня не в виде отдельных особей, а в режиме эпизодов. Эпизод Даша на дне города, эпизод Катенька по случаю посвящения в первокурсники, эпизод «блондинка с биолого-почвенного» во время пятничной пьянки… Где-то в затылке сидит надежда решить часть карьерных задач за счет очередной Дашеньки или Машеньки. На экономе до чертиков потенциальных невест с энергичными папами. Середина девяностых – время наивного цинизма.
Нет, эта девушка не перевернула мою жизнь и не заставила родиться заново. Просто ее эпизод неожиданно затянулся на целых три дня. Мы бродили по лесопарку, собирали подснежники, которые она упрямо звала пролеской, и пересказывали друг другу любимые книги, сидя на краю обрыва. Я пропустил колоквиум, чтобы сводить ее на «Титаник». Отменил свидание с перспективной Викой – дочерью владельца сети магазинов бытовой техники. А под конец третьего дня притащил Яну на вечеринку к приятелю в его мансарду.
И надо же было туда явиться самоуверенной Вике.
И надо же было мне согласиться на маленькое приключение с ней в ванной.
И надо же было приятелю распахнуть хлипкую дверь и громко прокомментировать увиденное.
У Яны был врожденный порок сердца. Она принадлежала к тем нежным цветам, которые живут до первого настоящего стресса. Я ничего об этом не знал, но незнание обстоятельств, как говориться, не уменьшает вины.
Голубая калитка скрипнула, нехотя пропустив меня за ограду. Шаткая лавочка подставила потемневшую от времени и непогоды спину. Я сел, потом наклонился и поднял с земли зеленую вазу.
Человек способен забыть то, что его разрушает. Мы помним ровно столько, сколько можем выдержать без большого ущерба для душевного комфорта. Все остальное прячем в дальнем углу шкафа за грудой старого тряпья и живем дальше: ходим на скучную работу, маемся в полудохлом браке и каждый вечер ныряем в зиппинг-нирвану. А потом память возвращается к нам парой случайных фраз, старой песней или… копеечной стекляшкой.
- Вася? Вы ведь Вася? – донесся из прошлого голос матери Яны. Худенькая женщина в черной кружевной косынке подошла ко мне сразу после похорон, – Яночка просила Вам сказать…
- Я не…
- Нет, нет, ничего не говорите. Она просила передать вам спасибо. Эти три дня моя дочь жила по-настоящему, как здоровый человек. Влюбилась напоследок. Эти цветы для Яночки?
Я, молча, протянул букет голубых пролесок. Женщина поставила его в зеленую вазочку, которую кто-то, словно нарочно, принес на кладбище для скромных лесных цветов.
***
Дорога швыряла под колеса пунктир ослепительно-белой разметки. Сумерки раскололи мир на две половины: темно-синяя трасса и светлое небо в языках розовых облаков. Стрелка спидометра дрожала возле ста восьмидесяти. Но мне было мало. Я рвался домой, чтобы убедиться – на тридцать третьем канале показывают заунывные сериалы или документальные фильмы о дикой природе, а Яна… Яна жила в моем воображении лишь до тех пор, пока ко мне не вернулось вытесненное воспоминание. Я надеялся и одновременно боялся, что никогда больше ее не увижу.
Квартира встретила меня ожиданием. Оно лежало в складках плотных штор, клубилось по углам сгустками пыли, смотрело в темноту белесым экраном телевизора. Не разуваясь, я прошел в спальню, нашарил пульт в морщинах покрывала и дважды нажал цифру три.
Яна лежала, свернувшись клубочком, на своей кровати и смотрела прямо на меня.
- Тихо, не надо ничего объяснять, - зашептала она, трогательно наморщив лоб. – Я знаю, ты не смог приехать. Хотел, но не смог.
- Прости…
- Мне не нужно было тебя отпускать. Пусть… пусть все останется, как есть.
Понимание навалилось одновременно с усталостью. Яна ничего не знает о своей смерти. Она живет в странном мире детских книг, студенческих репетиций и наших ночных разговоров. Девушка-фантом, игра моего воображения, напоминание о не случившейся жизни…
Я коснулся ладонью экрана телевизора. Его поверхность показалась неожиданно холодной, словно оконное стекло. Яна потянулась навстречу и прижалась щекой к моей руке.
- Как странно, я чувствую тепло твоей ладони. Первый раз… - сказала она, блаженно прикрыв глаза.
© snovazima
Предлагаю дать ответ неким товарищам и пожабить бороду самизнаетекого.
Исходник, и несколько набросков от меня
Исходник, и несколько набросков от меня